И тут меня осенила первая гениальная мысль, что по сути вся так называемая литература о литературе к самой литературе имеет малое отношение. Ведь любое литературное произведение касается разных тем,интригующих любознательность человеческого мышления. И, в основном, все рассуждения литературы о литературе сводятся к рассуждениям по поводу этих тем, а не о самих произведениях. Хотя сами по себе эти рассуждения могут быть и остроумными, и глубокомысленными.Тот же самый процесс,что мы наблюдаем и в диалоге с собеседником.Кажется, что нам старательно внимают, и мы надеемся услышать слова сочувствия и понимания. Но, увы, оказывается,что собеседник только того и ждет,чтобы прервать ваш монолог своим монологом.

До сих пор теория литературы слишком много рассуждала и слишком мало изучала.

Научная теория должна, прежде всего, иметь научный базис фактов – значит,не философствовать на основе закрытой книги,а книгу раскрыть и шаг за шагом исследовать факты. А не подбирать их иллюстрацией к готовым гипотезам.

Для разработки научной теории нужно выработать научный метод и научную терминологию.

Из-за путаницы в терминологии теоретикам до сих пор зачастую приходится спорить не по поводу того,что было сказано, а о том, что хотели сказать.

Все проблемы теории литературы – и по содержанию, и по форме, и по функции – должны рассматриваться, прежде всего, с позиции непосредственного восприятия читателем, а затем уже с точки зрения замысла, творческого процесса и т.д.

Обычно же все теоретические рассуждения о литературе исходят из того или иного гипотетического представления, чем должна быть литература. Такой подход сводится всегда к признанию утилитарной функции литературы, то есть лежащей вне ее природы.

А нужно наоборот: исходя из того, что есть литература, определить, чем она должна быть. Ибо наше творчество и наше восприятие его исходят из объективных законов, улавливаемых художником, а не из наших хотений.

Но можно ли вообще создать научную теорию художественной литературы, поскольку она сама связана с субъективным, «вкусовым», восприятием.

Можно ли найти способы и средства измерения художественности?

Или вообще это дело внечеловеческое и все наши рассуждения сводятся к «нравится» и «не нравится»?…

Но вот, например, наше чисто субъективное вкусовое восприятие пищевых продуктов находит себе соответствие в соизмеримых химических, биологических, естественных, социальных их объективных качествах и свойствах.

Ответ на этот вопрос, как и на другие вопросы, мы можем найти,если будем непредвзято исследовать строчку за строчкой, слово за словом одного произведения,другого, третьего и так далее. Причем, как признанные классические образцы, так и посредственные.

Как я понимаю,задача моей теории заключалась в том,чтобы противопоставить имманентность природы художественной литературы (как и вообще искусства) господствующим у нас определениям функциональной значимости литературы как обслуживающей идеологии.

Кто в Советском Союзе не знал профессора Тимофеева – доктора филологических наук, главного теоретика литературы?! Его учебники, словари, сборники под его редакцией… Докторскую он защищал в ИФЛИ в 40-м году по своей книге «Теория стиха». Иван Никанорович Розанов, один из старейших литературоведов, сказал на его защите, что, если не считать японскую, французскую и т.п. поэзию стихами и кое-что исключить из русского стиха, то труд Тимофеева может оправдать свое название; но и в узкую теорию нельзя назвать его вклад значительным; но, учитывая, сколько молодой профессор трудился над своим «трудом», то он порекомендодовал бы проголосовать за присуждение Тимофееву степени.

С тех пор в Советском Союзе теория литературы не могла обойтись без профессора Тимофеева. Всё, что он говорил и писал, это было не какое-то направление, не какая-то школа, и даже не его личное мнение, а это было единое мнение всех учителей, всех студентов, всех профессоров, имеющих хоть какое-то отношение к занятиям теорией литературы.

Уже во «Введении» я не проявил себя верным учеником профессора Тимофеева, а наоборот, отталкивался от него.

По Тимофееву, художественная литература, в отличие от других идеологий, есть образное познание жизни:

Образ – это конкретная и в то же время обобщенная картина человеческой жизни, созданная при помощи вымысла и имеющая эстетическое значение.

Далее у Тимофеева понятие художественности связывается с качеством образов; критерием художественности является верность обобщения и жизненность изображения (высшие формы – народность и партийность); художественность нельзя свести к тем или иным внешним правилам; художественность определяется тем,в какой мере глубоко отражена та или иная область жизни, какой силы изображения нарисованы образы; значение того или иного образа, при наличии, конечно, его художественной силы,зависит от ряда условий: чем более широко значение образа, чем существеннее общественные потребности, выраженные в нем, тем значительнее (при условии, конечно,силы художественного изображения) его эстетические функции.

В общем, художественность зависит от силы образов, а сила образа зависит от силы художественности. В общем, мы можем извлечь ценную научную истину: если художник талантлив, он может создать талантливое произведение.

Что же такое образность? Что же такое художественность? Чем это всё можно измерить?…

Всё это остается неясным, ибо для Тимофеева самое главное – утвердить функциональную значимость литературы.

А заодно и свою преданность советскому режиму.
Поэтому Тимофеев готов соизмерять пачкотню Фемистоклюса («Мертвые души») и картины Леонардо да-Винчи народностью и партийностью.

Здесь спутаны два вопроса. Еще Белинский мудро заметил:

Всякая поэзия должна быть выражением жизни, но чтобы быть выражением жизни, поэзия прежде всего должна быть поэзией.

А когда мы это установим – определим,что оно обладает эстетической ценностью,тогда мы можем отвечать на второй вопрос: какой социальной значимостью обладает эта эстетическая ценность

Сперва мы определяем, золото ли это, а потом уже – какой оно пробы.

Вторая гениальная мысль, что мне пришла тогда, это мысль о непосредственном читательском восприятии.

Среди ученых и теперь такой «читательский» подход считается недостаточно квалифицированным. Но ведь что делает любой ученый, обнаружив,как говорится,неопознанный объект? Он его сперва опишет: форму, размер, цвет, затем твердость, температуру и т.д. – в общем, начнет с внешних параметров. А это и есть непосредственное читательское восприятие.

Почему мы беремся гарантировать, что нам уже всё известно о книге, об авторе и т.п.?… Что нашу самоуверенность подкрепляет? Гриф издательства? Или какое-нибудь лауреатское звание автора?…

А вот перед читателем том рассказов из собрания сочинений (что читателю до того, что перед ним классик?…), и бедный читатель должен давиться, проглатывая рассказ за рассказом, и никакой ему ученый не скажет, что вот это действительно рассказ, а это проба пера или просто неудача, а вернее отдача зарабатывающего на хлеб служителя, обслуживающего литературную гильдию…

Ученый объяснит, когда написан этот рассказ или стихотворение, какая там была первоначальная строка в черновике, пояснит иностранное слово или малопонятный термин… с каким событием или лицом связано произведение…

Но мы не найдем у него ответа,почему один рассказ художественный, а другой – просто печатные знаки на бумаге. Солидная наука этим просто не занимается.

А ведь по сути каждое произведение для нас – это неопознанный предмет. Беря в руки книгу, мы легко отличим язык, на котором она написана, легко отнесем ее текст к разряду изящной словесности, а дальше начинается самое трудное и мучительное: то ли это действительно творение искусства,то ли жалкая самодеятельность (пачкотня Фемистоклюса), графомания, подделка…

И рекомендации ученого мэтра,что это в истории литературы уже признанная книга, тут не помогут.

В обувном магазине мы просим обувь своего размера,однако вряд ли купим обувь, ее не примерив… Но и наше «нравится» – «не нравится» лишь повод для дырки в собственном бюджете.

Да, к сожалению, существует низкопробный вкус ( неразвитый), но низкопробного искусства не существует.

В библиотеке хранилища человеческой письменности имеют полки для научной литературы, для газетных публикаций, для диссертаций, для ведомственных инструкций и просто мусорный ящик, и конечно полка художественной литературы, куда столетиями идет отбор, и этот отбор – дело тонкое. Мы-то знаем, какие в истории этих хранилищ существовали критерии: кого в типографию – кого в стол – кого на площадь для сжигания – кого в спецхран, а кого просто в мусорную корзину…

Вот теория литературы как наука – в ее эстетической части – и должна нам вручить ключ, который откроет нам полку художественной литературы.

Но ведь эта полка – очень длинная, и вторая задача – найти для книги определенное место на этой полке.